«В 1947 году нас, деревенских ребят, мобилизовали в школу ФЗО №10 города Молотовска. … После учебы нам присвоили рабочие разряды… Работали на многих объектах, но преимущественно на окончательной достройке цеха 50, где «вольных» было не более двухсот человек. Руководил ею замечательный человек – Василий Иванович Шергин. Бывший плотник, он прошел все должностные ступени вплоть до руководителя самого передового строительного управления. Под его началом были: главный инженер в чине майора – Георгий Иосифович Васильев, прорабы с высшим образованием, мастера, десятники, известное количество вольных рабочих, служащих и огромная масса заключенных. Ими непосредственно он не руководил, для этого существовал НКВД, а лишь контролировал продвижение работ, выполняемых ими (заключенными).
  Это была в то время основная, живая, дешевая рабочая сила из подневольных людей, которым обязаны своим существованием многие наши цехи и другие сооружения. Нам, строителям, приходилось работать на объектах непосредственно с ними, в тех же обнесенных колючей проволокой зонах. Иногда даже и готовить эти зоны, устанавливать столбы, вышки и посты для охраны.
  Кто бы ни были эти люди, но надо отдать должное их изнурительному труду в суровых условиях нашей местности, в условиях позорного нечеловеческого отношения, голода и лишений. А были они очень разные, хотя все одинаково именуемые унизительным словом «зэк».
  … На строительных объектах охрана занимала свои вышки, посты, а колонны только тогда расходились бригадами на свои рабочие места. Лом, кирка, лопата, тачка, носилки, топор, молоток – вот и вся «строительная техника» того времени, которой пользовались заключенные. Каждый был лично строго ответствен за тот инструмент, инвентарь, который получил. Никто не уйдет с объекта, если, упаси бог, окажется недостача топора.
  … Какие они были? Самые разные люди, но одинаково подневольные. Нам, молодым парням, с одной стороны казались они, по – первости, как злющие «враги народа», изменники  Родины, предатели, вредители, убийцы и воры. Раз осуждены, значит сотворили что-то подлое. Зря не посадят! О репрессиях тогда и слыхом никто не слыхивал. С другой стороны – люди как люди, замкнутые, правда, как-то необычно в своем подневольном мире, которого мы не знали и не испытали.
  Поначалу оторопь одолевала при непосредственном контакте с каким – нибудь обросшим верзилой, а то и с целой артелью. Но они знали о нас гораздо больше, чем мы о них. У нас слухи да предположения, у них же о нас точная информация. Знали они, что мы в большинстве своем безотцовщина и тоже не досыта едим. Называли нас то «союзниками», дескать тоже подневольные, хотя и на свободе, то пацанами - фэзэушниками, а то и сынками. Иногда сравнивали, кто со своим сыном, кто с младшим братишкой. Сокрушались иные, что учиться бы нам надо, а мы как и они «вкалываем» на тех же тяжелых ручных работах.
  … нам приходилось видеть очень образованных людей: профессоров, писателей, артистов, врачей, учителей. И все они с тачками и лопатами в руках. Ведь они, как правило, не имели рабочих профессий…
  Не могу вспомнить, чтобы кто – нибудь пожаловался, что его зря посадили. В редких случаях  кто – либо из бесшабашных молодых выразит свое мнение о решении суда, несправедливо осудившего его. Более уравновешенные предпочитали умалчивать о судах, порядках и властях. Видимо, это было небезопасно.
  Так получилось однажды, что мне пришлось около двух месяцев работать на пару с одним из заключенных. Как известно, первый налив бассейна цеха 50 был произведен в 1949 году. Южная часть цеха 50 готовилась уже к выпуску первого заказа. Заключенных там не было уже с сорок седьмого года. Надо было произвести герметизацию затвора. Для этого был назначен опытный монтажник из заключенных. Он работал со стороны бассейна, а из цеха надо было кому – то из вольных ему помогать.
  Подошел он к нашему мастеру, оглядел нас и, ткнув в мою сторону, сказал: «Давай этого – шустрый вроде парнишка!». Так свела меня судьба с отличным специалистом.  Звали его Владимиром, а фамилией я и не интересовался. Все заключенные звали его тоже просто Володькой. Он мог делать все великолепно: ковал, варил любой сваркой, разбирался во всех механизмах, был общителен, добр и приветлив. Дав мне инструктаж, он тут же научил меня «азбуке перестука», и мы стали работать на пару. Ну и доставалось же мне по - первости. При какой – либо неувязке я бежал к нему, а он нервно стучал «азбукой» - «В чем дело?». Потом система заработала четко. По стуку «перекур» или «давай работать», «выше», «ниже», «ко мне на совет» и т.д. Он потом, по мере возможности, стремился меня брать и на другие работы...
  Работать они старались на совесть, ибо за перевыполнение нормы увеличивался паек…
  Обед привозили  на объект в походной кухне. Сразу выстраивалась очередь. Первыми, как правило, всегда были блатники - уголовники. Нарядно одетые, в начищенных хромовых сапогах, они, в роли надсмотрщиков, терроризировали заключенных, которые за них работали. Охрана старалась не замечать этих явлений, а то и попустительствовала произволу и засилью уголовников.  У каждого лагеря был свой «общепит». Ложки носили с собой. Но далеко не у каждого они были. У кого не было своей, а таких было не мало. Получив миску похлебки («баланды») отпивали через край миски жижу, а потом коркой хлеба тщательно вычищали остатки. Кончался обед, звучал удар в рельс и снова работа.
  Звенели лопаты, ломы, кирки, скрипели тачки. Продолжался подневольный труд огромной массы людей, углублялись котлованы, росли дамбы, ложился в опалубку бетон. Люди всех национальностей, уроженцы всех краев и областей несли эти лишения и тяготы на своих плечах. Различного возраста, от 18 лет до седых стариков, мужчины и женщины прямо кишели на объектах…».